Зло запредельное: интервью иеромонаха Феофана, побывавшего в бандеровском плену
Ростов-на-Дону, 19 октября 2018. DON24.RU. У большинства из нас сложился образ монаха как сурового и стремящегося к уединению от мирской суеты подвижника. Живущий в столице ДНР иеромонах отец Феофан совершенно не соответствует этому стереотипу. Он общителен, хорошо разбирается в искусстве, увлекается фотографией. В свое время руководимый им военно-исторический клуб спасал молодежь от улицы. Общаясь с этим полным энергии человеком, даже не подозреваешь, какой ад ему пришлось пройти в бандеровских застенках.
– Я всегда был человеком неравнодушным, – рассказывает отец Феофан. – Но когда видишь, как в поле становятся «Ураганы» (реактивная система залпового огня. – Прим. ред.), и пусковые установки направляют на твой родной город, тем более нельзя в стороне оставаться. А когда потом подконтрольные Киеву СМИ пишут про этот же обстрел, что «сепаратисты сами себя обстреляли», – это уже совершенно несовместимо с реальностью. Когда такое увидел, сразу начал помогать ополченцам, стал сообщать, откуда стреляют, сколько куда и чего повезли, сколько возможно залпов, чтобы наши могли хотя бы предупредить людей об опасности.
– Совместимо ли с духовным саном или нет то, что я делал? Я считаю, что христианам должно быть неравнодушными, «моя хата с краю» – это не позиция христианина: если добро будет молчать, то зло начнет говорить, а потом и царствовать. Поэтому Господь в Евангелии частенько говорит апостолам: «Не бойтесь!». Соответственно, выбор для меня был очевиден: бояться не нужно, тем более когда от этого могут зависеть жизни людей, особенно гражданских. Бога, кстати, бояться тоже не нужно: Его любить надобно...
Даже когда меня похитили эсбэушники (сотрудники СБУ. В зоне конфликта в просторечии часто именуется «избушкой», а ее сотрудники – «избушечниками». – Прим. автора) и повезли в Мариуполь, я не испугался. Было страшно, конечно, но не до паники. Я просто доверил все, что должно произойти, Богу. Я ехал и всю дорогу молился. Все так и случилось: душевного вреда я не понес, людей, которых нельзя выдавать, я не выдал с Божией помощью. И это для меня было самое главное.
– В обвинительном акте бандеровцы упоминают один из моментов, в котором я сообщил ополченцам ДНР расположение артиллерии ВСУ, и что это подтверждается информацией Минобороны Украины. Но они не упоминают, что эти «Ураганы» в этот момент там делали, а они стреляли по Докучаевску. То есть они сами подтверждают, что эта артиллерия там была и фактически артиллеристы ВСУ совершали военное преступление. Они зафиксировали мой звонок, а то, что выпущенные снаряды прилетели в Докучаевск, – об этом они умолчали. Я год помогал разведке ДНР, помогал абсолютно добровольно, никто ничего мне не платил за это. Естественно, «укропы» хотели выбить из меня факт оплаты, хотели с ФСБ это связать. Говорили мне: «Признавайся, ты же был на Лубянке!». Да, я был на Лубянке, но не там, где можно было бы подумать: в Москве на улице Большая Лубянка находится Сретенский монастырь, в который я неоднократно приходил на службы...
– Побывавшие в бандеровской неволе сравнивают места своих злоключений с адом. Так ли это?
– Как это ни странно, запомнилось нормальное человеческое отношение некоторых из сотрудников СБУ: нормальные люди есть даже там. Их было не большинство, но они были. Зло – оно не задерживается в памяти, хотя меня в застенках топили в воде, пытали током, избивали битой. Не задерживается потому, что зло там было какое-то запредельное, прямо сущий ад на Земле. Следователи СБУ даже сейчас активно пытаются меня на суд к себе вытащить, в Интерпол на меня в розыск подали. Хотя в обвинительном акте указано, что спецрасследование СБУ не выявило ни пострадавших от моей деятельности, ни материального ущерба: несколько телефонных звонков – и больше ничего.
У меня был следователь Александр Валерьевич Старостенко, он пытался подделывать мои показания. Дает мне протокол на подпись. Я ему: «Нет, мне надо ознакомиться!». Он разрешает. Перечитываю текст и вижу слова о том, что действовал по благословению одного из высших чинов духовенства Донецкой епархии. Говорю: «Я где-то упоминал его разве?». Он: «Там так написано? Хорошо, сейчас исправлю». Рвет эту бумагу, исправляет на компьютере и дает мне новую распечатку…
Другой из сотрудников СБУ, его все называли Махал Махалыч, помню, что взгляд у него еще был такой змеиный, однажды после дачи мною показаний тихим спокойным голосом сказал мне: «Я хочу предложить тебе сотрудничество по линии церкви. Ты нам будешь сообщать информацию об интересующих нас людях, а мы будем решать твои проблемы, и ты ни в чем не будешь нуждаться...» Карьерный рост предлагал. Отвечаю: «Если я уже попал сюда за что-то, значит, я до конца пройду свой путь и не собираюсь «переобуваться», прошу прощения за такое мирское слово». Он: «Мы сотрудничество два раза не предлагаем…» Какие я выводы сделал из этого: раз карьерный рост предложили и все материальные блага, значит, отсюда возникает вопрос Саши Драбинко (иерарх Украинской православной церкви Московского патриархата митрополит Александр, известный своей активной поддержкой украинских националистов и симпатиями к раскольникам. – Прим. автора), известного маргинала в церкви: надо полагать, что все подобные ему люди связаны с этими самыми темными силами. На днях Драбинко определился, с кем он: ушел в варфоломеевский раскол…
Безусловно, подсаживали и провокаторов. В ИВС дней восемь со мной в камере сидел человек. Никакой информации снаружи не поступало, а он такую ерунду мне рассказывал. Много говорил и даже не думал, что говорит, но между этими заоблачными глупостями у него проскальзывало: «А за что тебя взяли? А кому ты сообщал? А на кого ты работал?». Потом в следственном изоляторе в Мариуполе тоже один человек сообщал о моем поведении и о том, о чем мы общались. Он даже не стеснялся, при мне звонил куда надо. Я на него зла не держу и понимаю, что ему надо было выжить, и он согласился сотрудничать…
– Процесс вашего освобождения тоже изобилует драматическими перипетиями…
– Обменом это назвать относительно сложно. 5 апреля 2015 года ополченцы отдали на ту сторону 16 пленных «укропьев» и «отца» Игоря, капеллана филаретовского (филаретовцы – последователи отлученного от церкви митрополита Филарета, провозгласившего себя «киевским патриархом» и возглавившего т. н. Украинскую православную церковь киевского патриархата. – Прим. автора). А 7 апреля меня забрали на обмен из Харьковского управления СБУ.
Кстати, эту внутреннюю тюрьму СБУ периодически показывают приезжающим туда журналистам: там якобы сидят одни уголовники. Когда меня туда привезли, я был 62-м по статье 258 части 3 УК Украины, обвинялся в террористической деятельности, повлекшей человеческие жертвы. В моей камере нас 15 человек было, все – либо ополченцы, либо сочувствовавшие им. Случайных только двое: один просто вышел в магазин, и его взяли исключительно потому, что лицо не понравилось; а второй был из России, путешествовавший до ареста автостопом, малообщительный и не расстававшийся с книгами, благо что их у нас было в изобилии.
Все сумки с вещами там стояли в коридоре возле камеры. Если тебе что-то надо взять – стучишься в «кормушку», тебя выводят на пару минут в коридор. Дежурные, особенно по субботам, когда начальство уходило на выходные, любили поиздеваться. При мне случилась перепалка ополченца с эсбэушником. Нас вывели в душевую, 20 минут дали нам на помывку, возвращаемся – заходит дежурный, открыл окно и дверь входную. А на дворе апрель месяц, не жарко… Ему: «Зачем ты это делаешь?». Он в ответ: «А чего вы приперлись на мою землю, сепары?». Один из ополченцев: «Подожди, ты чего? Я сам из Луганска». Дежурный: «Ах, так… Умный?! А может, вас на органы сдать?!» Достает телефон, набирает номер. Потом говорит напарнику: «Может быть, пристрелим при попытке к бегству?» Слышим, как щелкнул предохранитель на автомате – и шаги к нашей камере… И такие перепалки были практически все время.
Я там всего неделю пробыл, поэтому многое знаю только по рассказам. Уже после моего отъезда сокамерникам досталось очень сильно. Дело было вот как. Когда в тюрьму привозили журналистов или прочих гостей, арестантов выводили в подвал. А в тот день прошла информация, что на днях в очередной раз прибудет инспекция ОБСЕ, сидящих в камере предупредили, что надо будет за полчаса собраться – и в подвал. Один из них, его звали Андрей, сказал: «Нет, мы никуда не пойдем! Хватит! Забаррикадируемся». А там уже был подсадной, который донес куда надо. Андрея вызвали в коридор, а обратно в камеру втащили за ногу избитого до полусмерти...
Конвойные нередко приходили избивать раненого ополченца: у него тазобедренная кость была перебита и аппарат Илизарова стоял там – три спицы и штанга стальная. Его лупили по этой конструкции, что причиняет очень сильную боль, и по лицу: однажды несколько десятков ударов нанесли пластиковой дубинкой только по лицу. Били именно его, никого другого, ребята рассказывают, что ревели, как бабы, от беспомощности...
Еще рассказывали: заходит дежурный, пистолет в задний карман положил, он аж вываливается у него. Такое вот искушение: выхвати ствол... Только если выхватишь – накажешь надзирателя-изверга, а в коридоре второй с автоматом только и ждет этого. Чувство собственной беспомощности в тот момент подкатывалось страшное...
Однажды у нас состоялся разговор с этим дежурным: «А ты был на войне?» – «Да, был, на Песках...» (Пески (ударение на первый слог!) – находящийся под контролем ВСУ северо-западный пригород Донецка. По его восточной окраине проходит линия разграничения сторон. Рядом расположен Донецкий аэропорт – место интенсивных боев в 2014–2015 годах. – Прим. автора.) – «Воевал?» – «Нет, я был у друга в гостях. Но я был на Песках!» Дескать, уже герой, раз там был…
Так вот, на Благовещенье, 7 апреля 2015 года, за мной приехал украинский общественный активист Владимир Рубан, тот, который сейчас сидит на Украине по ложному обвинению в контрабанде оружия из ДНР. Посадил меня в микроавтобус, и мы поехали. Мне, конечно, было удивительно наблюдать Харьков: люди вокруг, мирная жизнь кипит…
Приехали в Изюм. Меня поместили в подвал местной воинской части или местного СБУ – я так и не смог выяснить. Рубан отдал там кому-то мои документы, которые мне не вернули, кстати… Там я просидел несколько часов и впервые за месяц поел нормальной еды. Бандеровцы панически боялись моего побега, поэтому меня за обе руки пристегнули к водопроводной трубе. Когда принесли еду, я попросил, чтобы освободили мне руки. Они: «А ты брыкаться не будешь?» Отвечаю: «Ага, перед обменом, чтобы меня назад отправили?».
В ту же ночь за мной приехал какой-то совершенно больной на голову вээсушник: он как открыл двери, так сразу начал на меня кричать. Видимо, задача у него была – напугать. Он всю дорогу до Краматорска теребил «липучку» на «разгрузке»: создавал атмосферу нервозности. Так и сказал мне: «Если будешь себя плохо вести, делаю одно предупреждение, но второго предупреждения не будет: сразу буду бить!».
В Краматорске переночевал в казарме. Меня привели в учебный класс на пятом этаже. Там на стене были портреты Карла Маркса и кого-то еще, по-моему поэтессы Леси Украинки. Карла Маркса уже украинизировали – пририсовали ему вышиванку. Пришли молодые бойцы, поставили кровать. Поблагодарил их, а в ответ прозвучало: «Слышь, ты, сепар, заткнись!». Подумал, что принесли кровать для пыток: бандеровцы любят привязывать людей к кровати и пытать так. Или устраивать что-нибудь еще, на что у них хватит ума. Но все обошлось…
Утром меня повезли в Майорск – северный пригород Горловки. Несколько часов просидел в машине: меня поразило, что у украинских военных звучали песня Игоря Талькова, группы «ДДТ» и Виктора Цоя. Около полудня пересадили в армейский «уазик», и мы поехали на точку обмена. По дороге остановились у какого-то забора, где-то рядом сработала сигнальная мина, начался бой, засвистели пули… Было ли мне страшно в тот момент? В подвале было страшно, когда там мучают других, и ты слышишь это часами – становится жутковато. Потому что знаешь: ты – следующий. Это было страшно. А вот здесь как-то со спокойным сердцем таким сидел в этом «уазике»…
Привезли на место передачи, украинский офицер открыл дверь машины, хлопнул меня по плечу и сказал: «Бувай!». Поднимаю шапку, которой были закрыты глаза, смотрю – стоит машина, на ней надпись «Комендатура ДНР» и триколор республики на весь номер… Поначалу было так удивительно: здесь за это не убивают и не калечат… Потом проехали пару километров вглубь нашей территории, там была съемочная группа одного из российских телеканалов, с которой я и доехал до Донецка.
– Ваш духовный наставник, известный старец, предвидел надвигающиеся гонения на каноническое православие на Украине. Расскажите о нем.
– Да, он предвидел все это. Он говорил, что адское пламя загорится в Киеве и огненным колесом покатится на восток. Говорил, что на Донецк будут падать американские бомбы, а потом и на Киев они еще будут падать. Автокефалию предсказывал. Некоторым очень высоким церковным иерархам так и говорил: «Ты – будущий автокефалист-сатанист!» Он называл автокефалистов сатанистами, обличал их. Ведь автокефализм – это антицерковь. Церковь указывает путь ко спасению и вечности, а автокефализм в его нынешней версии, в какой его раскручивают на бывшей Украине, – это чистой воды путь в ад. Мы все живем на русской земле, и наша церковь объединяет, по сути, всю бывшую Российскую империю. И этот факт кое-кому на Западе, а также их пособникам из числа живущих по принципу «Разделяй и властвуй!» очень не нравится.
С начала 1990-х годов СБУ занималась дискредитацией пророссийских священников, кроме того, активно шла украинизация духовенства Крыма и Донбасса. То есть на большинство высоких постов в церкви в епархиях на востоке тогдашней Украины ставились архиереи, благочинные и настоятели соборов с Западенщины, местами даже проповедь звучала на «мове». Понятно, что не все из них националисты, но разве на местах не было достойного духовенства на эти посты?! Уверен, это делалось с целью в свое время сформировать у людей чаяние и стремление к отделению от Русской церкви с последующей «автокефалией», что мы видим сейчас, когда некоторые приходы УПЦ отходят в раскол.
Отмечу, что на Западной Украине быть священником престижно: у них традиция такая, что народ его встречает хлебом-солью, для него уже готовы дом со всей обстановкой, машина и прочее. Чтобы матушка на огороде работала – не дай Бог: все делают сами прихожане. Типа, у них есть пан, а они – холопы этого пана. И это говорит об исключительно материальных чаяниях и представлениях о вере в тех краях. Недавно был случай, когда филаретовский «священник» отказался отпевать прихожанина только за то, что он задолжал с пожертвованиями на храм в сумме около пары тысяч гривен. Для них церковь – это чисто земное учреждение, поэтому они не Богу служат, а мамоне и «золотому тельцу», по этой причине в них уживаются внешнее служение в церкви и национализм. Конечно, я не равняю всех: есть там и настоящие священники, но это скорее исключение.
Это факт, на который мало кто обращает внимание, хотя данные имеются в открытых источниках: основную часть настоятельских постов в епархиях Крыма и Донбасса занимают выходцы из Западной Украины. Известны случаи, когда в наших храмах не только проповеди звучали по-украински, но даже украинские песнопения: так удобнее священнику. Я не против украинского языка, но мне сложно позитивно относиться к тем, кто приехал оттуда, чтобы насаждать у нас свои ценности и свое мировоззрение при помощи административного, а теперь и военного ресурса.
– Как это ни горько признавать, но раскол в православии предотвратить не удалось. Что вы думаете об этом?
– В церкви есть люди, слабые верой, предпочитающие земное небесному. Вот они готовы политизировать церковь, и на них враг делает ставку. Вы знаете, в каком-то плане это даже хорошо: предатели покинут церковь и уйдут к раскольникам. Но ведь каждый ушедший в раскольнические организации потерян для Бога: конечно, если покается и вернется, то будет спасен. Раскол мотивируют лозунгом «Независимое государство – независимая церковь!», и это говорит о том, что государство, точнее руководители нынешней Украины, берутся руководить и вопросами церковной жизни, но духовного в этом ничего нет, настоящую духовность они подменят вышиванками и бандурами, а о святости, покаянном пути к Богу нет и речи. А насчет смутного времени которое, сейчас мы переживаем, есть поговорка: «Чем темнее ночь – тем ярче звезды». Вот сейчас на всех нас опускается такая ночь, но сколько героев, сколько настоящих исповедников церкви и нашего Отечества мы видим, сколько новомучеников нашего времени – воинов, гражданских, деток! Верю, смута эта скоро уже завершится нашей победой и наступит долгожданный мир!
Шутки про водку и непривычная открытость: как донские студентки покоряют заграничные вузы
Ростов-на-Дону, 8 октября 2019. DON24.RU. Трое студентов из Ростова-на-Дону, поступившие в зарубежные вузы, получили социальную поддержку от московской школы управления «Сколково». В рамках программы «Глобальное образование» три ростовчанки – Мария Сенинец, а также Валентина и Юлия Тамбовцевы – стали обладательницами гранта на обучение за границей при условии, что, получив диплом, они не меньше трех лет проработают по полученной специальности в России. Корреспондент информационного агентства «ДОН 24» побеседовала с девушками и узнала, как приняли их далекие страны, как протекает их учеба и какие планы они строят на ближайшее будущее.
Опа-опа, Америка-Европа
Сестры Юлия и Валентина Тамбовцевы учились в Донском государственном техническом университете. По их словам, о возможности получить грант на высшее образование за границей они узнали на одной из международных выставок, проходивших в Ростове в 2016 году. И воспользоваться ею они решили сразу.
«Нам оставалось поступить в зарубежный вуз и пройти отбор среди возможных участников, заполнив анкету на сайте и предоставив документ о поступлении. Для этого не требовалось сдачи дополнительных экзаменов или написания научных статей», – рассказали девушки, уточнив, что наличие опыта работы и опубликованных статей все же были при отборе преимуществом.
Сейчас сестры проходят обучение по направлению «Инженерные кадры» в Техасском университете в Остине, США.
Мария Сенинец же получила степень магистра в ДГТУ и совмещала преподавание на кафедре «Мировые языки и культуры» там и в Центре международного обучения и тюнинга. Во время учебы в магистратуре она изучала испанский как второй иностранный язык, контактировала с испаноязычными партнерами вуза, координировала работу дискуссионного клуба на кафедре, а также занималась переводом текста меморандума о российско-испанском сотрудничестве, подписанного в целях распространения в России изучения испанского языка.
Поняв, что этот язык стал занимать все большее место в ее жизни, она решила, что хочет познакомиться с образовательной системой Испании изнутри.
«Вопрос страны обучения был для меня предопределен. Что касается университета, то тут тоже у меня не было сомнений. Как только в списке программы появился Автономный университет Мадрида, я сразу начала поиски научного руководителя. Это очень престижный университет в Испании. Кроме того, Мадрид – это столица Испании, административный, культурный, политический и географический центр», – поделилась ростовчанка.
С 2016 года Мария проходит обучение по направлению «Педагогические кадры».
Приветливые американцы и открытые испанцы
Рассказывая о том, как проходил процесс вливания в студенческое сообщество других стран, все три девушки признались, что проблем у них с этим не было. И в США, и в Испании к гостям из России отнеслись дружелюбно.
«США – страна удивительного культурного и национального разнообразия, поэтому здесь не принято судить человека по тому, где он родился или откуда приехал. Поначалу было сложно приспособиться к необыкновенной приветливости и открытости американцев, но это сложно назвать дискомфортом. Скорее наоборот, возможностью научиться у них дружелюбию и уважительному отношению к окружающим. За два года, проведенных в Америке, мы ни разу не столкнулись с отрицательным к нам отношением из-за того, что мы из России», – признаются Валентина и Юлия.
Мария, в свою очередь, призналась, что с испанцами ей приходится сложновато, но всему виной разнообразный и быстрый испанский язык.
«До поступления у меня был сдан международный экзамен DELE по испанскому на уровень В2. Потом, уже в Мадриде, я прошла обучение в официальной школе языков на уровне С1 и сдала соответствующий экзамен. Официальные школы языков в Испании – это государственные учреждения, дипломы которых ценятся выше, чем международный экзамен DELE. Но тем не менее когда, например, мы в университете идем на обед, я все еще не могу полноценно участвовать в беседе. Если в ней принимают участие несколько человек из разных регионов Испании, а также из стран Латинской Америки, я просто не успеваю обрабатывать информацию и выдавать реакцию, так как они очень быстро говорят, все с разными акцентами, и не ждут паузы, чтобы вставить свой комментарий, постоянно перебивают. Это не считается грубым, но только в неформальной обстановке», – рассказывает девушка.
Она добавила, что в менталитете испанцев также есть некоторые вещи, к которым ей было сложно привыкнуть.
«Испанцы любят задавать очень личные вопросы малознакомым людям, чем иногда ставят меня в ступор. Вообще, многое, что в России считается дурным тоном, здесь норма. В университете, например, между студентами и преподавателями нет никакой субординации. Да, скажете демократия, но я знаю, какие неудобства это доставляет преподавателям. При этом преподаватели могут прийти в университет в спортивном костюме или в шортах. У нас так не принято», – отмечает Мария, подчеркивая, что большинство испанцев – очень открытые и дружелюбные люди.
Впрочем, стереотипы о русских все же бытуют и в той стране, и в другой.
«Самые распространенные стереотипы – это то, что в России круглый год зима и медведи по улицам ходят!» – смеются Юлия и Валентина.
Испанцы же в этом отношении оказались оригинальнее, хотя и не намного:
«Часто приходится слышать шутки про шпионаж. А еще классический вопрос: «Как ты там живешь в этом холоде?» И когда я говорю, что в Ростове летом +40, это вызывает недоумение. Я помню, на одном семинаре со студентами магистратуры зашел разговор о России, и один студент сказал, что он про Россию знает только три слова: водка, холод, коммунизм. Да, медведи с балалайками уже не в моде», – заметила Мария.
По ее мнению, на формирование подобных стереотипов во многом влияют местные СМИ.
«В Испанию доходят только самые странные новости. Например, что в Сибири люди отравились шампунем (когда был случай с настойкой боярышника) или что гражданку Испании приговорили к пяти годам тюрьмы, за то, что она украла в аэропорту Пулково всего лишь губную помаду. В то время как она была задержана до выяснения обстоятельств кражи косметички с украшениями на достаточно крупную сумму, которую она, к тому же, украла прямо под камерой видеонаблюдения. Много мемов про Россию появляется в социальных сетях при любом удобном случае. Из последних, например, помните парня из УРФУ, который хотел сфотографироваться возле президента? Я впервые узнала о нем от испанских друзей, приславших мне мем-гифку с подписью «Как выиграть путевку в ГУЛАГ», – рассказывает девушка.
Научная семья
Несмотря на то что и американская, и испанская система образования кардинально отличаются от российской, все три девушки отзываются об учебном процессе крайне положительно.
«Поначалу было очень сложно приспособиться к учебному процессу, но со временем стали четко видны его преимущества. Архитектурная школа Техасского университета является одной из лучших в США и дает возможность студентам без получения степени бакалавра архитектуры получить степень магистра архитектуры, что невозможно сделать в России. Нам открыт доступ к многочисленным инновационным технологиям, таким как 3D-принтеры, лазерные установки, деревообрабатывающие станки и дроны, что позволяет воплощать самые креативные идеи в жизнь. Каждый из преподавателей Архитектурной школы имеет стаж работы в лучших архитектурных фирмах Америки, а также в самых престижных университетах, благодаря чему возможен баланс между теоретическим материалом и практическими навыками», – делятся сестры Тамбовцевы.
Мария Сенинец тоже признается, что учеба в аспирантуре не дается легко, и дело тут в ее специфике – аспирантам предоставляется практически полная автономия. То есть у них нет общей для всех образовательной программы.
«В первый семестр аспирант совместно с научным руководителем разрабатывает план проведения диссертационного исследования, который утверждается координационным советом программы. У каждого аспиранта он свой, индивидуальный, и со многими, кто обучается по этой же программе, я просто не знакома. Основными попутчиками на моем пути стали участники исследовательской группы по наднациональной образовательной политике GIPES. Это уникальное междисциплинарное сообщество педагогов, исследователей, аспирантов и студентов, объединенных общими темами исследований. А еще это мощный источник информации по узкой тематике. В рамках группы проводятся различные образовательные мероприятия, проекты, пишутся совместные научные работы и так далее. Именно участники исследовательской группы стали моими вдохновителями, единомышленниками и друзьями, которые всегда готовы подсказать и помочь. Это моя научная семья», – признается Мария.
А потом – назад в Россию, знания применять
Несмотря на то что до завершения обучения еще далеко – сестры Тамбовцевы окончат магистратуру в 2020 году, а Мария Сенинец защитит диссертацию в 2021 году, – девушки уже задумываются о том, что будут делать по возвращении в Россию.
Мария отмечает, что защита диссертации – это только начало научной жизни исследователя. Она планирует разместить публикации результатов своей работы в различных научных изданиях – на испанском, русском и английском языках. А затем – вернуться в Ростов, где она надеется принести пользу.
«В программе помимо списка зарубежных университетов для обучения есть список рекомендованных работодателей. Мой родной ДГТУ входит в этот список. Мне хотелось бы работать на развитие отношений с Испанией и испаноговорящими странами, в том числе с целью проведения педагогических сравнительных исследований. Я думаю, такой обмен опытом, идеями и результатами исследований был бы очень полезен», – считает девушка.
Она подчеркивает, что в России ученые ориентируются на англо-американский опыт, в то время как, на ее взгляд, в Испании и Латинской Америке есть сильные научные школы, которые мало известны российской академической общественности:
«Российские научные школы тоже малоизвестны в испаноговорящем мире. При этом труды российских педагогов прошлого (Толстого, Макаренко, Выготского) очень ценятся там. Установление диалога между испаноговорящими и русскоговорящими педагогами-исследователями я вижу как свою профессиональную миссию в долгосрочной перспективе».
Юлия и Валентина, в свою очередь, рассчитывают получить достойную работу в одной из архитектурных фирм Ростова, с которой сотрудничает программа «Глобальное образование». Однако, на их взгляд, сегодня список подходящих работодателей невелик, и они надеются, что за год он расширится.
«Несмотря на то что Ростов является нашим приоритетным местом поиска будущей работы, мы открыты всем возможностям и будем рассматривать также и другие города, так как уверены, что навыки, полученные в США, будут востребованы во многих архитектурных фирмах по всей России», – добавляют девушки.
