Почему многие годы врачи боялись выписывать рецепты на наркотические анальгетики, от какого вида рака погибает больше всего ростовчан и на сколько лет своевременная диагностика способна продлить жизнь, рассказывает Сергей Зинькович, ведущий научный сотрудник, врач-хирург Ростовского научно-исследовательского онкологического института, заслуженный врач РФ, д. м. н, профессор.  

– С 1 июля в России заработал закон, который должен устранить бюрократические барьеры при выдаче наркотиков для онкопациентов. Ранее невозможность вовремя получить обезболивающие провоцировала больных совершать самоубийства. Насколько теперь облегчится их жизнь?

– Сейчас впервые вводится новый принцип государственной политики в сфере оборота наркотиков. Поправки к ФЗ «О наркотических веществах» призваны облегчить людям доступ к препаратам, снимающим болевой синдром. До сих пор законодательство в России было в этом вопросе достаточно жестким и создавало серьезные барьеры. Не знаю, насколько это помогало бороться с наркоманией, но получить препарат российскому онкобольному всегда было проблематично. В первую очередь потому, что врача настолько сурово контролировали различные органы, что он всеми способами старался избежать назначения наркотиков. Новый закон вносит определенные послабления. Во-первых, теперь выписать рецепт может врач любой специальности, даже терапевт, если он видит к этому показания. Во- вторых, срок действия рецепта увеличен с пяти до 15 дней. В-третьих, теперь не требуется в обязательном порядке предоставлять упаковки используемых препаратов, чтобы получить рецепт на новые. Впервые в сельских регионах, где аптечная сеть плохо развита, медучреждения получили право самостоятельно выдавать препараты. Помимо этого, если ранее для перевозки наркотиков в аптеки требовалась охрана, специальная техника, то сейчас в этом пункте также ввели послабления.

– Теперь врачи перестанут бояться назначать рецепты?

– Не думаю. Даже сейчас, после вступления в силу закона, ситуация улучшится не сразу. Останется психологический страх. Врач сто раз подумает, прежде чем поставить свою подпись на рецепте.  Наши врачи будут придерживаться прежней тактики, пока не поймут, что с них реально снята часть контроля. На мой взгляд, не нужно продолжать терроризировать медиков возможным наказанием.

– В других странах правила получения наркотиков для онкобольных тоже суровые?

– К сожалению, в России одно из самых жестких законодательств в этом плане. По данным Всемирной организации здравоохранения, у нас потребление наркотических средств онкологическими больными при пересчете на миллион болеющего населения в сотню раз меньше, чем в развитых странах. Иными словами, количество пациентов у нас и в других странах почти одинаковое, люди страдают так же, но в России предоставляется в сто раз меньше наркотических медикаментов, ослабляющих болевой синдром. Фактически часть онкологических больных у нас умирает в муках. В Европе этот процесс организован так, что при наличии боли врач выписывает наркотические средства в необходимых количествах. Имеются различные средства, не требующие инъекций: таблетки, пластыри. Я не думаю, что в Германии или Голландии стало больше наркоманов от того, что препараты для онкобольных более доступны.

– Насколько легко россиянам приобрести обезболивающие пластыри?

– В России они есть, и не только импортные, но и отечественные. Но, к примеру, в Ростовской области достать их проблематично. Польза этих пластырей, которые так популярны за границей, в том, что из них нельзя извлечь наркотик. И от того, что вы его прилепили на кожу, эйфории не получить. Спросите больных, что для них лучше – сделать укол или поставить пластырь? Любой наркотический препарат действует около четырех часов, пациенту требуется шесть инъекций в сутки. Это очень болезненная процедура. А если все растягивается на месяцы, то при виде шприца у больных развивается стрессовая реакция. Инъекции наиболее действенны в послеоперационный период и на протяжении короткого времени. Применение пластырей намного выигрышнее. Уверен, что можно очень долго работать над законодательством, но проще было бы переориентировать существующую фармацевтическую фабрику под производство пластырей или таблеток. Это копеечное по затратам дело, но эффекта и помощи людям будет больше.

– В России существуют трудности не только с получением препаратов, но и со специалистами по уходу за тяжелобольными. Как эта проблема решается?

– Все врачи понимают, что смешивать острую боль после операции с той хронической болью, которая свойственна онкопациентам, нельзя. Поэтому сейчас остро встал вопрос о создании новой медицинской специальности – врач паллиативной медицины. Это человек, который будет заниматься обезболивающей, поддерживающей терапией с больными, которым уже  не показано никакое специальное лечение. Пока этим занимаются онкологи и терапевты. Но встает еще один вопрос: где этим заниматься? Помещать человека в онкологический стационар смысла нет, да и мест не хватает. Существующие хосписы не могут полностью обеспечить уход за всеми больными региона. А по-хорошему, каждый такой пациент должен иметь возможность ухода, обезболивания. Зачастую с онкобольными находятся родственники, соседи, которые сами проводят инъекции и другие необходимые процедуры. Этих людей никто не обучает, на практике получается, что они учатся на своем горьком опыте.

– Государство начало активно помогать тем, кого уже не вылечить. Но какое внимание оно уделяет пациентам, имеющим большие шансы на выздоровление?

– Каждый день появляются десятки новых препаратов. В погоне за ними мы полностью отказываемся от тех схем, которые были созданы ранее. Но эффективность новинок не всегда до конца изучена. В результате получается, что лечение больных становится намного дороже, расходы государства тоже возрастают. При этом в большинстве случаев новые лекарства используются у пациентов на последней стадии рака. Мы их усиленно лечим, тратим на них безумные деньги, хотя понимаем, что им уже не помочь. А в тех, кого еще можно спасти, вкладываемся слабо. Почему так проходит? Все просто: количество больных на поздней стадии рака слишком большое. В результате получается, что государство делает попытки лечения тех, кому уже нельзя помочь, и пока еще мало тратит сил на раннюю диагностику. Рак еще никто в мире не искоренил. Американцы хотели победить его к 1980 году, потом к 2000 году эту проблему хотели решить как американцы, так и японцы. Весь мир – к 2010 году. Но, к сожалению, до сих пор миллионы людей каждый год заболевают и умирают от рака. И пока нет особых перспектив победить эту болезнь.

– Онкологи жалуются, что более 50% пациентов поступают в больницу уже на третьей-четвертой стадии рака. В чем причина? Плохая диагностика?

– Говорить о том, что у нас некачественная диагностика, неверно. Признаю, порой оборудование не может выявить рак на начальной стадии. К примеру, ежегодная флюорография не пригодна для выявления раннего рака легкого. Ее технические возможности не позволяют этого сделать. Она способна выявить, например, туберкулез. Но если опухоль вырастет размером с апельсин, то, конечно, она ее определит. Но, увы, для пациента это будет поздней диагностикой. В целом в России и в частности в Ростовской области диагностика хорошая. Жаль только, что несвоевременная. Проблема позднего обращения человека за медицинской помощью – одна из основных причин высокой смертности. Нулевая стадия рака может быть выявлена только при профилактических обследованиях. По-другому – никак. Если сравнить количество выявления рака шейки матки на нулевой стадии в России и США, то мы очень сильно отстаем. Хотя у нас на государственном уровне разработана обширная система скрининга. Мы заставляем все женские консультации осматривать пациенток различного возраста на наличие ранней стадии гинекологических опухолей. А вот по другим локализациям рака этого вообще нет.

– Записываться на прием к врачу необходимо при наличии симптомов или без видимых на то причин?

– Идти обследоваться нужно практически здоровым людям. Тогда есть шанс, что при выявлении заболевания на ранней, бессимптомной стадии можно будет их вылечить. Но когда появились симптомы или, как их еще называют в медицине, малые признаки рака: слабость, утомляемость, то шансы на полное выздоровление снижаются. Потому что это не просто симптомы, а уже системная реакция организма на серьезное заболевание. Среди мужчин на первом месте в России по заболеваемости стоит рак легкого. Как его выявить на ранней стадии? Только рентгенологически. Но всем компьютерную томографию не сделаешь, это дорого. Поэтому необходимо учитывать группы риска – чаще всего заболевают  люди с большим стажем курения, генетической предрасположенностью, опасной профессией. Этим пациентам надо два раза в год обследоваться. У женщин на первом месте – рак молочной железы. Но кто занимается самообследованием, кто посещает маммологов? Кто знает, что после 30 лет необходимо проходить УЗИ? А после 40 лет – маммографию? Почти никто. К сожалению, период скрытого течения онкологического заболевания занимает от 5 до 10 лет, но потом от появления микроскопической опухоли до развернутой стадии с отдаленными метастазами, когда уже ничего нельзя сделать, нередко проходит всего  несколько месяцев. И как часто говорят в народе, человек сгорает как спичка.

– Что необходимо предпринять, чтобы люди все же проходили профилактическое обследование?

– Это сложный вопрос, который должен решаться на правительственном уровне. Федеральный закон «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» четко прописывает обязанности врачей, но также регламентирует, что человек должен самостоятельно заботиться о своем здоровье. Об этом мало кто знает, и когда человек заболевает, он приходит к врачам и требует помощи: ты за это получаешь деньги – лечи. Врачи тоже многие моменты упускают. Специалисты общей практики, через которых постоянно идет огромный поток больных, должны вовремя реагировать на первые признаки патологии. Не нужно думать, что если ты терапевт, то должен обследовать только один орган. К примеру, к доктору пришел пациент, жалующийся на кашель. Врач решил его послушать, раздел, а на коже увидел новообразование. Или пощупал больного, а у него оказались увеличены подчелюстные группы лимфоузлов. Нужно обратить на это внимание, направить на обследование к специалисту-онкологу. 

– К каким последствиям привело отсутствие необходимой ранней диагностики в Ростовской области? – Если говорить языком цифр, то в настоящее время в донском регионе на 100 тысяч населения приходится около 400 человек с онкоболезнью. За последние 10 лет произошел максимальный прирост количества больных с опухолями кожи. Мы южный регион, здесь серьезное воздействие ультрафиолета. А заболевание кожи, как правило, не причиняет видимого беспокойства долгое время, поэтому люди не обращают внимания на новые родинки и другие новообразования. Мужчины не придают этому значения, женщины замазывают проблемные участки тонирующей косметикой. Рак кожи считается абсолютно излечиваемым, если вовремя обратиться. Но даже с ним пациенты приходят на последней стадии. У опухолей кожи есть опасный вид – меланома. Это пигментная опухоль, которую раньше называли «черной королевой» или «королевой смерти». Маленькое черное образование, которое сначала растет поверхностно, не вызывая никаких беспокойств, а потом резко развивается и дает метастазы в легкие, мозг, печень, кости. Меланома в нашем регионе уносит значительное количество жизней. Еще один прогрессирующий вид рака в Ростовской области – злокачественная опухоль молочной железы у женщин. За 10 лет количество пациенток с этим заболеванием выросло на 25–30%.

- Какие разновидности  рака сегодня встречаются чаще, какие реже?

- За последние годы в общей структуре онкопациентов уменьшилась доля тех, у кого выявлен рак нижней губы, желудка, легкого, хотя по смертности последний на первом месте. Остальные локализации рака, такие как ободочная прямая кишка, матка, полость рта, предстательная железа, поджелудочная железа, растут стремительными темпами. И, к сожалению, продолжительность жизни по этим видам рака низкая.

– А выживаемость пациентов растет? – Да, выживаемость увеличивается, в том числе по раку молочной железы, лейкозах, лимфомах. В настоящий момент мы можем обеспечить выживаемость среди 80–85% гематологически больных и 60% – с солидными опухолями. А на ранних стадиях она достигает 90-95 %.